* * *
Среди черных стволов на слежавшемся сером снегу
потоптаться, одну от другой прикурив третью кряду...
Что смогу я сегодня еще? Ничего не смогу.
Что мне надо сегодня еще? Только это и надо.
Последить, как заварится темень в стакане двора
и осядут на дно, как чаинки, последние птицы...
Не ищи же пустеющим сердцем добра от добра:
этот способ наполнить его никуда не годится.
Лучше вспомни уроки английского (жаль,что не впрок):
«Look and listen!» – покойной мисс Helen призыв – «Look and
listen!»
Хоть теперь присмотрись и прислушайся... Длится урок.
Днем и ночью. Зимою и летом. Пока еще длится.
* * *
Припомнить все с печалью благодарною:
спасительную сень ореха грецкого,
мадеру коктебельскую янтарную –
соперницу массандровского хереса,
сиесты лень с полудня до полпятого,
солоноватый вкус лица любимого,
хозяина хромого и сипатого,
при всем при том на редкость незлобивого,
за мысом Меганом свеченье млечное,
и мальчика, и мальчика, бегущего
в плаще-простынке с деревянным мечиком
по кромке моря, как по кромке будущего...
Так жили-были меж Орлом и Соколом,
среди таких же, подкопивших за зиму
семей. И были дни прибоем сотканы
и золотого зноя медом мазаны.
из книги "Июль"
* * *
Дождь, одиночество – запретные слова
здесь наполняются каким-то строгим смыслом.
Не школьная тоска, – а слёгшая трава.
Не Муза блёклая, – но Пакальная Мыза.
Забыть откуда я, зачем сюда пришёл.
Пусть растворяет чёрный ливень привкус сладкий,
что есть в душе,
пусть рушится на капюшон
одолженной у местных плащпалатки.
Пусть Баха отпищит мобильник в темноту.
Разуться, дать ступням срастись с прибрежным илом.
Не смаргивая капель: Господи, я тут, –
шепнуть, – и больше нет меня нигде... помилуй.